Сивер А.В. 

К вопросу о раннесредневековой этнической ситуации на северо-западном Кавказе с точки зрения археологии

(цитаты)

Раннее средневековье (VI–Х вв.) справедливо считается периодом формирования адыгского суперэтноса. К таким выводам приводят данные письменных и фольклорных источников, и автором уже обращено внимание на это. Процесс адыгской интеграции занял практически всю вторую половину I тысячелетия и выразился в появлении единого самоназвания адыгэ и распространении на население огромной территории относительно локальных экзоэтнонимов зихи и касоги, а также производного от последнего – черкесы.

Наиболее авторитетным источником об этногеографической ситуации Закубанья на рубеже I–II тыс. н. э. считается свидетельство Константина Багрянородного. «За Таматархой, в 18 или 20 милях, есть река по названию Укрух [Кубань? – А. С.], разделяющая Зихию и Таматарху, а от Укруха до реки Никопсис, на которой находится крепость, одноименная реке, простирается страна Зихия. Ее протяженность 300 миль. Выше Зихии лежит страна, именуемая Папагия, выше страны Папагии – страна по названию Касахия, выше Касахии находятся Кавказские горы, а выше этих гор – страна Алания».

Данные письменных источников, как правило, сопровождаются, иногда уточняются, а то и опровергаются данными археологии. В этой связи обращает на себя внимание смена археологической ситуации как раз в раннем средневековье, а именно – в период господства хазарского каганата (VIII–Х вв.) и последующую эпоху до монголо-татарского нашествия (Х–ХIII вв.). Прежде всего имеется в виду изменение погребального обряда – одного из основных поставщиков археологического материала. Именно с VIII в. возрастает количество погребений, использующих метод кремации (трупосожжения). Более того, меняется суть обряда: используется урна для праха, тело сжигают в одном месте, а горшок-урну с обугленными костями закапывают в другом, часто практикуется ритуальная порча погребального инвентаря – эти и другие детали отличают кремации VIII–ХIII вв. от кремаций III–VII вв.. При этом погребения методом ингумации (трупоположения) не только сосуществуют с кремационными в пределах одного археологического периода, но и непосредственно соседствуют в биритуальных могильниках.

Эта особенность требовала интерпретации. Считается, что культурные сходства и различия одного хронологического пласта в максимальном количестве случаев служат маркерами этнокультурных общностей. Массовое явление на территории какой-либо культуры нехарактерных ей находок и памятников связывается со столь же массовым проникновением инокультурного, а следовательно, иноэтничного элемента.

Версия об общем происхождении абхазов и абазин привела к выводу, что люди обряда кремаций VIII–Х вв. – предки современных абазин, заселявшие в эту эпоху Закубанье. Кубанские археологи возражают: хронологические границы закубанских и «цебельдинских» кремаций не совпадают, а параллели в инвентаре погребений могут быть следствием контактов и обмена.

Впрочем, таким же продуктом обмена, в данном случае – культурного, мог быть и погребальный ритуал кремации. В любом случае, «абазинская» версия не бесспорна.

В. А. Тарабанов и А. В. Пьянков заметили, что кубано-черноморские кремационные погребения по основным чертам сближаются с аналогичными погребениями Среднего Подонья (в частности, бассейна Северского Донца) времен салтово-маяцкой культуры. Культура эта существовала на протяжении VIII–IХ века в Волго-Донском междуречье и большинством ученых определяется как культура Хазарского каганата. Анализируя «кубано-черноморскую» и «донецкую группу кремаций», археологи нашли практически полное совпадение в деталях обряда (сожжение вне места захоронения, керамические урны, ритуальная порча погребального инвентаря, принесение умершему «даров» и поминальные «тайнички» в составе могильных комплексов) и сопровождающих погребение предметов (особых типов наконечники копий и «очажные принадлежности», складные серпы как погребальный инвентарь, коньковые подвески и др.). Все это, делается вывод, включает обе группы кремаций в сферу салтово-маяцкой культуры.

Вывод важен в смысле констатации активного проникновения волго-донских элементов на территорию будущей Страны адыгов, что помимо письменных свидетельств определенно включает ее в сферу хазарского влияния (как минимум культурного). Единовременное по историческим меркам явление «салтово-маяцких» характеристик в культуре населения Закубанья указывает на внедрение в это население достаточно крупной группы людей степной кочевой культуры.

Выясняя, что бы это мог быть за народ из известных по источникам, краснодарский археолог А. В. Пьянков приходит к выводу, поддержанному большинством кубанских археологов: если исключить (по уже указанным причинам) абазин, а также зихов, хоронивших покойников методом ингумации (во всяком случае, именно причерноморские ингумационные погребения данной эпохи вслед за Н. В. Анфимовым относят к зихским), остаются касоги. Родство их культуры с культурой кочевников Подонья, происходящих в свою очередь из Южного Приуралья, навело исследователя на мысль, что касоги – переселенные хазарами на окраины Каганата тюркоязычные кочевники, к ХIII в. ассимилированные зихами, консолидация с которыми происходила на фоне общего противостояния аланам.

Признаки проникновения в Закубанье кочевников, впоследствии оседавших на землю, видел в археологической ситуации рассматриваемого периода и А. В. Гадло; а именно: в распространении в Восточном Предкавказье зливкинского варианта салтово-маяцкой культуры, а в Западном – возникновение крупных полиэтничных поселений, в частности, Таматархи (Тмутаракани). Как и практически все остальные. А. В. Гадло связывал это с хазарской территориальной и культурной экспансией. Следует, однако, иметь в виду что и материальная, и духовная составляющая «салтово-маяцких» культурной периферии на Кавказе может быть результатом не только и даже не столько этнодемографических процессов, но и культурных инноваций. Считается, что салтово-маяцкая культура изначально зародилась в недрах культур кочевых алан и булгар, а в последствие стала общей культурой (со всеми ее вариантами) для племен и народов, так или иначе вовлеченных в орбиту Хазарского каганата. Степная культура для значительной части населения предгорий должна была восприниматься как более статусная, ведь это культура могущественной и воинственной соседней державы (независимо от текущего

состояния взаимоотношений с хазарами).

Впрочем, влияние кочевого степного элемента на население Закубанья не стоит вовсе отрицать, равно как и преувеличивать. Ведь, с одной стороны, Материалы антропологии современной Адыгеи и Черкесии не обнаруживают в составе современных адыгейцев и черкесов сколько-ни- будь ощутимой монголоидной примеси», а с другой – «Антропологические данные позволяют утверждать, что этнические связи этого населения с миром кочевников южнорусских степей установились еще в домонгольское время».

Ситуация, когда люди особого статуса, может быть, имеющие какие-то родственные или иные связи с великими соседями, хоронились бы по «хазарскому» обряду. Донорами бытовых инноваций (как и самой идеи обряда) могли выступать как эти люди, так и кочевники, проникавшие в Закубанье и там оседавшие на землю. Таким образом, и кремационные, и ингумационные погребения могли принадлежать как касогам, так и зихам, что не противоречит их распространенности по обе стороны условной границы.

Итак, какие же получаются выводы? Хазарский царь Иосиф, живший в Х веке, был прав, когда относил «стану Каса», т. е. Страну касогов, к сфере влияния Хазарского каганата.

Однако процессы эти не были завершены, вернее, их продолжение состоялось на более низком уровне. Падение хазарского каганата убрало фактор общего противника, и уже у Масуди касоги-черкесы «не могут объединиться под властью одного царя», а Константин Багрянородный отличает Касахию от Зихии и Папагии, и, вполне возможно, перед нами – не этнокультурные, а этнополитические термины.

Кстати, археологи выделяют этот период как особый – притом, что используются в основном уже существующие могильники, количество и плотность захоронений, в целом подобных некрополям предыдущего периода, увеличивается; к тому же обряд своеобразно «модернизируется»: кроме прочего, захоронения происходят под курганами. Изменение обряда могло быть связано (опять-таки, в том числе) с изменением внешней ситуации – исчезновение хазарского гегемона вывело на первый план вопрос об отношениях с крепнущей Аланией.

Наконец, к концу ХIII века, т. е. с приходом монголо-татар, кремационные погребения в регионе исчезают. Очевидно, это также не случайно, и связано частично с гибелью большинства представителей того социального слоя аборигенов, что использовал кремации (т. е. воинственной «хазароподобной» профессиональной группы); а также с окончательной унификацией местной культуры – результатом очередного коренного потрясения.

Ссылка на источник