Дюма А. "Кавказ". Отрывок

 

Пока четыре казака вытаскивали нашу палатку из телеги и устанавливали ее по другую сторону дороги, возле высохшего колодца, камни которого были  украшены такими же фигурами, какие были замечены нами на стенах караван-сарая, мы подошли к ближайшему кочевью, а именно к тому, что примыкало к развалинам большой стены.

Впрочем, оно казалось главным.

Те, кто его составлял, сидели кружком на мешках, которые они перевозили и в которых была мука, поступавшая из Баку и предназначавшаяся для Кавказской армии. Заняты они были тем, что пекли себе на ужин хлеб.

Происходило это очень быстро: они отрезали от огромного куска сырого теста кусок величиной с кулак, клали его на нечто вроде железного барабана, разогретого углями, раскатывали его по этому барабану деревянным катком, как делают наши кухарки, когда они приготовляют хлебные или сдобные лепешки, оставляли его испекаться на одной стороне, через минуту переворачивали, чтобы он испекся на другой стороне, и передавали друг другу обжигающе горячим.

Эти лепешки своей формой и корочкой напоминают те хрустящие на зубах тонкие пряники, какие продают на наших деревенских праздниках.

Как только мы приблизились к этому кругу, один из кочевников, выглядевший в нем главным, поднялся и подошел к нам, протягивая хлеб и каменную соль — знак гостеприимства, которое он нам предлагал.

Мы взяли хлеб и соль и сели вокруг очага, расположившись на мешках с мукой.

И тогда, поскольку кочевники подумали, вероятно, что гостеприимства в виде хлеба и соли будет недостаточно, один из них подошел к висевшей на стене четверти конской туши, отрезал от нее ломоть, порубил его на небольшие кусочки и положил их на тот железный барабан, на каком только что пекли хлеб; мясо начало дымиться, шипеть и скручиваться; через несколько минут мясо было изжарено, и нам подали знак, что оно приготовлено специально для нас. Мы вытащили небольшие ножи, которые именно для этой цели оружейники  присоединяют к ножнам кинжала, стали подцеплять ими кусочки превосходно зажаренного мяса и есть его с хлебом и солью.

Нам часто доводилось намного хуже ужинать за столом, накрытым куда лучше!

Правда, в этой стоянке под открытым небом была своя особая романтика.

Ужинать с потомками Чингисхана и Тимура Хромца, в прикаспийских степях, возле развалин караван-сарая, построенного Шах-Аббасом; видеть на горизонте, с одной стороны, горы Дагестана, откуда каждую минуту могут выйти разбойники, от которых пришлось бы защищать свою свободу и свою жизнь, а с другой — это огромное озеро, так редко посещаемое европейцами, что оно почти столь же неизвестно еще и сегодня в Европе, несмотря на рассказы Клапрота, как некогда оно было неизвестно в Греции, несмотря на рассказы Геродота; слышать вокруг себя звон колокольчиков полусотни верблюдов, которые щиплют иссохшую траву или спят лежа, вытянув голову на песке; находиться одному или почти одному в стране, по своей природе враждебной Европе; наблюдать, как полощется твоя одинокая палатка, напоминающая точку в беспредельном  пространстве; развернуть над палаткой, на ночном ветру, трехцветное знамя, которое, быть может, развернуто здесь впервые, — такое не каждый день происходит, такое оставляет глубокое впечатление на всю жизнь, такое видишь снова и снова, закрывая глаза каждый раз, когда хочешь увидеть это опять: настолько огромно обрамление подобной картины, настолько поэтичны ее дали, настолько живописны на ней фигуры, настолько четки на ней линии.

Мы расстались с нашими хозяевами, пожав им руки.

Главный кочевник, который уже поднес нам хлеб, приурочив этот дар к нашему прибытию, дал нам еще один хлеб, в предвидении нашего отъезда, ибо у этого  кочевого племени не принято заботиться лишь о вечернем ужине: эти люди заботятся и о завтраке, который будет на следующий день.

 

Ссылка на источник