Шнирельман В. А.

Быть аланами

Москва, 2006

(цитаты и отрывки из книги)

Хорошо известно, что этническое самосознание основано на вертикальных связях, и именно ученые (историки, археологи, лингвисты, этнологи), или «контролеры коммуникации», снабжают сегодня как этнические группы, так и нацию желательной исторической глубиной. Еще интереснее изучать не элиты, а то, что именно они делают», и я бы добавил, почему они это делают. Иными словами, речь здесь будет идти о методах «этнизации масс».

Почему мы нередко встречаем не одну, а одновременно несколько версий «этнического прошлого»? В условиях государственного социализма прошлое вычитывалось из настоящего, но, так как современная ситуация изменялась (лидеры, планы и направления мысли возникали и снова исчезали), то и прошлое должно было меняться.

Иными словами, заметные сдвиги в этническом самосознании и самоидентификации свидетельствуют о происходящих или о близящихся социальных и политических изменениях. Еще интереснее тот факт, что прошлое, создающее важную основу идентичности (включая территориальные пределы), не является раз и навсегда установленным. Оно подвергается постоянным проверкам, реинтерпретации и переписывается местными интеллектуалами. Такая ревизия прошлого происходит, например, во вновь образовавшихся государствах, стремящихся освободиться от колониального наследия.

Более важно то, что в момент конструирования человек считает воспоминания аутентичными, чем то, насколько адекватно они описывают прошлое. И далее, важнейшим вопросом является не соответствие воспоминаний прошлой реальности, а то, почему участники событий именно так, а не иначе конструируют в данный момент свои воспоминания. Огромную роль в распространении националистических мифов играют СМИ и художественная литература, причем эти мифы не только формируют мировоззрение людей, но оказывают большое влияние на их политические предпочтения и даже электоральное поведение.

Действительно, между властью и знанием имеется существенная связь. Не только знание расчищает дорогу к власти, но сама власть устанавливает природу и пределы знания. В нашем случае именно такого рода знанием служит так называемая «историческая истина». Ниже мы увидим, что и действующая власть, и ее оппоненты стремились установить монополию на нее, давая ей порой диаметрально противоположные толкования. Но они сходились в одном — в своем стремлении использовать «историческую истину» для мобилизации масс в целях осуществления тех или иных политических проектов.

Все это свидетельствует об огромной социальной роли этнонациональной истории на Северном Кавказе. Для северокавказцев эта история имеет несравнимо большее значение, чем, например, для белых американцев. Если в ответ на вопрос о роли прошлого в их жизни американцы обращаются прежде всего к фактам личной или семейной истории, то обитатели Северного Кавказа говорят о прошлом своего народа.

Особенности интеллектуальной среды на Северном Кавказе невозможно понять без учета его сложного этнолингвистического состава. Большинство местных обитателей принадлежат к следующим лингвистическим семьям: иранской (осетины, таты), тюркской (кумыки, ногайцы, балкарцы, карачаевцы) и северокавказской (адыгейцы, черкесы, кабардинцы, чеченцы, ингуши и многие народы Дагестана). Из местных народов осетины являются единственными христианами: остальные, кроме татов-иудеев, исповедуют ислам. Северный Кавказ занимает пограничное место между христианским и исламским мирами. Его современная политическая карта сложилась в результате длительных и непростых взаимодействий местных народов в контексте более широких геополитических интересов крупных империй (Российской, Османской и Персии).

Хорошо известно, что каждая группа, стремящаяся развить свое самосознание, в какой-то момент создает миф о своих происхождении и судьбе, что призвано привить ее членам гордость за свое прошлое и породить веру в свою способность сформировать собственное будущее.

После того как новая советская Конституция 1936 года окончательно утвердила список республик и автономий, все официально признанные этнические группы получили статус «исторических народов», и новые этноадминистративные образования должны были подтвердить свою легитимность путем обращения к далекому прошлому. Однако и в это время у многих народов все еще не было письменной истории. Поэтому власти стимулировали создание региональных (этнических) историй, надеясь использовать их в своих собственных прагматических целях. В 1939 г. Академия наук СССР начала широкие исследования, призванные снабдить различные советские народы своим собственным длительным прошлым.

Однако этот процесс был прерван в 1944-1957 годах, когда так называемые «наказанные народы», депортированные с Северного Кавказа, были насильственным путем лишены исторических корней, родины и социальной памяти. Всяческие упоминания их предков были вычищены из официально утвержденной истории региона.

В то же время историки народов, избежавших ссылки, делали все возможное, чтобы обнаружить как можно более древние корни своих предков и тем самым сделаться «истинными» аборигенами. После того как «наказанные народы» были реабилитированы и вернулись на родину, республиканские истории были снова переписаны. По иронии судьбы, это произошло в то самое время, когда в советских школах была введена программа русификации. Все эти истории находились под жестким контролем со стороны властей, и написание наиболее острых разделов (таких, как этногенез) поручалось только «независимым» специалистам, преимущественно этнически русским.

Мне представляется необходимым идти дальше упрощенного мнения об однонаправленных взаимоотношениях между общесоветской (федеральной) и региональными историографиями; в реальности борьба за прошлое вовлекала целые школы этнических историков и велась как на федеральном, так и на региональных и локальных уровнях.

На рубеже 1980-1990-х годов этническая история получила особый смысл и заняла центральное место в возникающих новых идеологиях. Прежнее обращение к будущему, культивировавшееся советской властью, оказалось фантомом, не способным удержать СССР от распада. Советский миф о великом бесконфликтном будущем рухнул, не оставив себе никакой замены.

Поэтому искомую историческую преемственность оставалось связывать с «бессмертным народом», изображаемым в виде былинного богатыря, упорно продвигающегося вперед по тропам истории, какие бы злоключения его гам ни ожидали. Именно этот образ позволял людям испытывать чувство близости и надеяться на взаимопомощь перед лицом болезненных испытаний.

Острым вопросом на Северном Кавказе стала легитимизация политических требований отдаленным прошлым и былым величием — это и требует позитивного образа славных предков. Отсюда столь высокоэмоциональные споры местных интеллектуалов о том, чьи предки раньше поселились на Северном Кавказе, создали там высокую культуру, развили раннюю государственность и были введены в лоно христианской церкви. Одним из главных полей, на которых разгораются нешуточные баталии, является наследие раннесредневековых алан и их государственность.

Вовсе не случайно Республика Северная Осетия прибавила к своему названию имя Алании. Однако право на аланскую идентичность у осетин оспаривают, с одной стороны, соседние балкарцы и карачаевцы, а с другой, ингуши и чеченцы, рассматривающие ее как очень важный политический ресурс.

Символически такой статус был связан с аутентичной культурой, особым языком и историей и даже с размером населения. Поэтому обсуждение всех таких проблем было, по сути, эзоповым языком, использовавшимся для обсуждения политического статуса этнической группы и ее дальнейших перспектив. Рассматривая представления о прошлом, культивировавшиеся северокавказскими интеллектуалами в советское и постсоветское время, можно без труда обнаружить, в какой большой степени такие представления отражали состояние социальной и политической среды.

Чтобы понять особенности этнополитического процесса в СССР и после его крушения, следует иметь в виду, что только коренные народы (за редчайшими исключениями, типа калмыков) могли надеяться на обретение политической автономии. Но, чтобы получить статус коренного народа, этническая группа должна была продемонстрировать свою культурную и языковую аутентичность. Еще лучше, если она могла связать себя с какой-либо древней государственностью и проследить непрерывность длительной политической традиции.

Действительно, их собственное отдаленное прошлое, включая древние государства, якобы созданные их предками, привлекает людей не из одного лишь чистого любопытства. Они ведут поиск позитивных ценностей и моделей поведения, которые способны вести к успеху. Мало того, «коллективное присвоение древности и особенно общая память о Золотом веке играют большую роль в формировании наций. Чем более славным и величественным выглядит древнее прошлое, тем проще сплотить людей вокруг их общей культуры, объединить их различные группы и определить общую национальную идентичность.

Ссылка на источник